Наверное, слова: «он пел свою малую родину» можно
по справедливости отнести ко многим людям искусства, «поющим»
в разных видах творчества – и музыкальных, и словесных, и живописных.
Но есть писатели, музыканты, художники, для которых воплощение и
прославление в своих произведениях тех мест, откуда они родом, -
особо личный, значимый мотив всей творческой работы. И наиболее
действенный способ высказаться, сформулировать свое слово, о мире
и о человеке.
Таков, на наш взгляд, и художник Виктор Орлов.
«В лесу родился, пням богу молился»
Читая всегда взволнованные слова художника о местах его детства, о бесконечном, на протяжении всей жизни, возврате его мыслей к этим местам, постоянном творческом единении с культурной жизнью родного города, я иногда вспоминала исповеди некоторых наших молодых – и не очень – людей искусства, в которых звучал мотив совсем другой. Не секрет, что многим талантливым людям из провинции бывает свойственно в юности безоглядное стремление уехать, вырваться из того края, где родился, потому что скучно, серо и некуда деться со своими запросами к жизни. Иногда, конечно, эти порывы обоснованны, а иногда они – от пустоты внутренней, которую не заполняют со временем, когда потенциальная «звезда» вырывается из надоевшей среды, и столичные краски и ритмы…
Виктор Орлов всю жизнь был связан с родным подмосковным Наро-Фоминском. Здесь провел детство и юность, отсюда ушел на фронт, сюда вернулся после учебы в Москве. Об этом сам художник говорил с удивительной непосредственностью и искренностью: «Родные места не покинули мои детские и юношеские переживания, и в 1950 году я вернулся на свою родину»…
Конечно, и сам город, и река Нара – исконно русские, славные своей историей и красотой. Самые обычные, как везде в России, – и, как везде, неповторимые.
Орлов хорошо знал историю родного города, много о ней рассказывал. И много картин написал на исторические темы. Хочется ненадолго обратиться к этим страницам истории, тем более что в рассказе о творчестве Виктора Герасимовича не обойтись без некоторых исторических фактов.
Первые упоминания о селе Фоминском (которое, будучи объединенным с другими сёлами, стало городом Наро-Фоминском в 1926 году) содержатся в духовной грамоте Ивана Калиты около 1339 года. Археологические находки на берегу Нары и в Елагинском овраге говорят о существовании здесь поселений еще в 9-10 веках. В 1654 году указом царя Алексея Михайловича Фоминское приписано к Саввино-Сторожевскому монастырю, а с конца 18 века оно стоит в числе государственных селений и считается одним из крупных пунктов с развитой для того времени промышленностью.
В начале 19 века в этих местах Д.П.Скуратовым был построен стекольный завод, а затем – прядильная фабрика. Интересно, что при ней оборудовали газовое производство, и вырабатываемый газ использовался для освещения фабричных помещений. Позднее здесь работала ткацкая фабрика на 300 станков. В начале 20 века фабрика перешла во владение крупных фабрикантов «Эмиль Циндель и компания». «Настенный плакат, гласивший об этом, долго просвечивал на доме даже после покраски» - это из воспоминаний Орлова.
Не миновала эти места и «гроза двенадцатого года». Здесь шли жестокие бои. А в стоявшей недалеко от деревни деревянной церкви Наполеон останавливался на ночлег. В Фоминском художник-баталист В.Верещагин написал одну из картин своего цикла, посвященного Отечественной войне 1812 года...
Казалось бы, все эти события – не наша тема, так как автор книги не ставит себе задачу давать исторический очерк, пересказывать сведения, каждый может найти в специальных изданиях. Но хотелось бы настроить читателя на те ощущения, те впечатления, в которых вырастал будущий художник. Ведь для него дела давно минувших лет стали плодотворной почвой, воздухом, которым он дышал, а впитанные «с молоком матери» рассказы о минувшем и следы его вокруг, воплотившись в картинах, вернулись миру…
Запечатлелось в картинах, этюдах и это: первые годы жизни художник прожил в казарме около реки, рядом с железнодорожным мостом. «Помню казарму с большим коридором, большой общей кухней и маленькой комнатой с двухъярусными кроватями. Затем переехали в Фубровские дома, на телеге, вдоль всего города, по булыжной дороге, сидя наверху». Это была окраина города, рядом – лесопилка и шлагбаум. К реке ходили вдоль ольховых кустов. На реке проводили много времени. Путешествовали вдоль нее вверх и вниз по течению, по прекрасным берегам, любуясь открывавшимися далями.
Может быть, в часы тех путешествий рождались первые прозрения будущего художника: «Природа – это бог. Всё вокруг природы – это бог. Кто видит многое в природе – это человек от бога». Так запишет много лет спустя художник в своем дневнике.
И еще вот такая запись: «В лесу родился, пням богу молился», - говорили обо мне в детстве». Лес был рядом с его домом. Туда Виктор уходил готовиться к экзаменам. Там, в лесу, тайно читал Есенина – тогда это занятие не одобрили бы… На той же страничке Виктор Герасимович делает и такую запись: «Светлое небо, белые облака, очень радостно. Всё голубое. Мирская благодать, праздник жизни». Запись прожившего жизнь человека, а в ней так и звучит то, давнее, безоблачное, детское, но уже - творческое мироощущение…
Детство неотступно с ним. Один эпизод зимней прогулки в конце 90-х: самочувствие неважное, погода не радует тоже - тяжело идти по рыхлому снегу, и вот пожилой художник встречает двух мальчишек, быстро идущих и восторженно, громко что-то обсуждающих. Тут же память высвечивает день из далеких тридцатых, тот уголок милого Наро-Фоминска, где часто проходил, «время жестокое, но нам казалась жизнь радостной»…
Художник вспоминает, что сохранилось много этюдов тех лет. Первые выставки своих этюдов Виктор устраивал в больших балаганах, где хранились дрова для отопления…
В своем дневнике Виктор Герасимович, уже пожилым, известным художником записывает две темы, которые «необходимо исполнить по памяти».
Первой такой темой стал пожар на прядильно-ткацкой фабрике, где всю жизнь проработали его родители. Случилось в 1937 году. «Помню, как мы с ребятами в воскресный солнечный день стояли на бугре около берез, пламя с черным дымом охватило всю фабрику, зрелище было тревожное. Говорили, что фабрику подожгли враги. Тогда враг, вредительство было на слуху даже у нас, детей»…
Второе, что помнилось с той же горечью, - уничтожение фабрики в 1941 году, ее взорвали, чтобы не досталась врагу. Отец тогда пришел домой и сказал, что на фабрике везде заложили взрывчатку. «Плакал и говорил, что нельзя уничтожать нашу кормилицу»…
«Вопреки уму и наперекор стихии»
В первые дни войны школьники Наро-Фоминска дежурили на крышах домов. Ночами фашистские самолеты летели на Москву, были видны вспышки взрывов – самолеты встречал огонь наших зениток…
Был и у Виктора Орлова свой незабываемый вечер – последний вечер мира, 21 июня 1941 года, парк с липовыми аллеями и звуки оркестра. «Влюблялись и мечтали, и мы тогда еще не знали, что все прощаемся навек»… Стихотворные строки рождаются у художника ночью в 1997 году. А рядом со стихотворением в его дневнике – карандашный набросок картины с силуэтами тех вечеров и грустная подпись: «Все еще живы»… Военные воспоминания всю жизнь с ним, в его творчестве.
Двадцатилетним ушел Виктор на фронт. Боевой путь начал вместе со своими друзьями, которые, как и он, много рисовали, мечтали стать художниками, читали книги по искусству и спорили… Эти его два друга и брат Александр не вернулись с войны.
Орлов участвовал в боях под Смоленском, затем сражался на Украине. В одном из боев, когда полк попал в окружение на Днепре, его друг, комиссар полка сказал запомнившиеся слова о том, что надо бороться даже тогда, когда кажется, что сопротивление бесполезно – «вопреки уму и наперекор стихии».
Вот это – наперекор стихии – ощущается во всем творчестве художника. Об этом думаешь, глядя на его произведения, просматривая дневниковые записи, слушая запись его высказываний об искусстве…
Вот рассказ о военных буднях. Тоже словно сопротивление в душе происходит, сопротивление этому ужасу и хаосу вокруг. Идут в бой, Виктор видит убитых фашистов – и зорким зрением художника схватывает, запечатлевает в памяти, как они лежат. Исподволь отмечая эти подробности, зная, что думать надо о другом, что могут убить, что должен вперед идти с автоматом, не оглядываясь по сторонам. Но, рассказывает много лет спустя художник, до того было развито зрительное восприятие (и острота человеческого переживания, добавим от себя), что «и сейчас стоит в голове этот образ в каске с автоматом). Но рисовать некогда было. Другая обязанность была у солдата Орлова: писать на крестах фамилии убитых. Шли в бой, оставляли убитых, ставили крест с дощечкой. Вот на дощечках и писал. Образы крестов тоже неизгладимы в памяти и творчестве. «Почти все друзья погибли, рассеяны по земле, нет памяти, нет кладбищ»… Картина «Мы не продавались» основана на реальном случае, был такой с самим Орловым, на него фашист автомат наставлял…
Видимо, не случайно один из коллег художника говорит о Викторе Герасимовиче: «Всю жизнь, до седых волос оставался он по-солдатски прямолинеен, по-юношески чист». И отмечает далее, что есть художественная закономерность в том, какую необычную форму выбрал Орлов для своих военных картин – русский лубок с его условными фигурами и стихотворными надписями прямо на полотне. «Родные, благослови вас Бог, ваш трудный путь далек – от Нары до Берлина»…
Военная служба для Виктора не закончилась с Победой, он служит в армии до весны 1946 года. А демобилизовавшись, тут же, осенью того же года поступает в Московское художественно-промышленное училище им.Калинина. Наверстывая потерянное в военные годы время, заканчивает его досрочно, за три года вместо пяти.
Начинающий художник жадно впитывает не только преподанное в училище. Он учится у великих мастеров. Начал с Леонардо да Винчи, рассказывал Орлов, постоянно обращался к его творчеству. «Пропадал» в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Там пленили его пейзажи Коро – мягкие, гармоничные. И, конечно же, Левитан и другие русские живописцы…
Получив диплом художника народных промыслов, был направлен на работу в древний Владимир, на должность главного художника областного управления художественной промышленности. Управление объединяло живописцев Мстёры и мастеров декоративно-прикладного искусства. Сохранением и развитием народных промыслов занимался всю жизнь, возрождал лубок в цикле «Архивные мгновения»…
Учась в Москве, работая во Владимире, много пишет этюдов, ставших основой будущих картин. Свои этюды архитектурных памятников Владимира Орлов выставляет там на первых послевоенных выставках. Но родные места тянут к себе. В 1950 году художник возвращается на родину, в любимый Наро-Фоминск. Теперь он может все силы, весь накопленный багаж детских впечатлений, военных испытаний и наблюдений, учебы, мыслей о художественных методах, опыт первых самостоятельных работ - воплотить все это непосредственно в творчестве. У него собран словно «волшебный ларец воспоминаний, встреч, событий». Он полон сил, надежд, планов…
Пишет много, и уже в 1960 году его картина «В деревне» экспонируется на выставке «Советская Россия». А в 1961 у него приобретены три работы из серии «Совхозная земля» для Всесоюзной выставки. Вскоре молодого художника принимают в Союз художников СССР.
В шестидесятых годах Виктор Герасимович путешествует по русскому Северу. Затем, в 1970-90-х годах – по Средней Азии, Уралу, по Волге. Отовсюду привозит массу этюдов. И все-таки, при всем богатстве впечатлений от дальних краев, ничто так не вдохновляет его, как все то же Подмосковье. А еще запечатленная в картинах живая история.
Искусствоведы отмечают, что в работах начала шестидесятых художник выражает окружающий мир, «рука и глаз никогда не изменяют ему», он фиксирует то или иное состояние природы, погружаясь в него и погружая зрителя. Примером такого этапа творчества Орлова приводят картину «Каргополь. Белая ночь» (1963). Это написано под впечатлением поездки на Север. Зритель видит сам эту ночь, словно проникая в нее – не задумываясь о каких-то величественных силах природы.
Но при том, что видимая тема картин остается постоянной, с годами, с конца 60-х годов, она насыщается все более разнообразным и глубоким содержанием. По словам одного из художественных критиков, работы Орлова - зрелого мастера – это уже концентрация мысли и чувств, это сокровенные идеи, высказанные благодаря мастерству и накоплению живописно-пластических качеств.
Эти мысли и чувства «читаются» в полотнах художника. Интересно следить за их движением, их развитием от замысла к картине и по высказываниям Виктора Герасимовича, по его дневниковым записям. Там он предстает человеком, который не знал покоя, не почивал на лаврах заслуженного, многократно экспонируемого на крупных выставках маститого художника. Нет, чем больше узнаёшь о нем, тем яснее, что он всю жизнь, до глубокой старости был человеком ищущим, активно размышляющим над философией и методами творчества, всю жизнь стремился преодолеть рутинную стихию, если она мешала его пути к истине…
«Правда свежего холста»
Родная природа, прошлое и настоящее любимого города целиком заполняют творческий мир Виктора Орлова. «У каждого художника есть своя главная тема, - сказал на очередной его выставке один из коллег, - для Орлова это – родная земля, ее неброская красота, понятная и близкая русскому сердцу… Я бы сравнил его с лирическим певцом. Вот так мне и чудится здесь: «Вы слыхали, как поют дрозды». Так тенор поет, а он поет – картинами»…
И эта песня завораживает, увлекает…
В одном из альбомов с репродукциями картин Орлова автор предваряющего картины говорит: «Бывает так, что художник с самого начала творческого пути уверенно заявляет своими произведениями о своеобразии своего духовного мира и мастерства, демонстрирует яркую индивидуальность. Но случается и так, что художнику нужны годы и годы упорного труда, работы мысли, накопления знаний и жизненного опыта, чтобы затем как-то вдруг, незаметно для себя, предстать перед зрителем уже сложившимся зрелым мастером кисти. Именно так складывалась творческая судьба живописца Виктора Герасимовича Орлова»…
Хочется поспорить с мнением искусствоведа. Мысль, бесспорно, верная сама по себе, но в отношении к Орлову, на наш взгляд, несколько несправедлива.
Ну вот перед нами автопортрет 1950 года – самое начало пути. И такое молодое, такое яркое, живое лицо перед нами, - объемно, зримо, привлекательно. Индивидуальность налицо! Конечно, мастерство еще надо набирать, но своеобразие духовного мира и непохожесть на других – все то, о чем автор предисловия к монографии говорит как о признаках зрелого таланта, здесь, в первых же работах, нам кажется, – уже присутствуют.
Поспорим и с другим утверждением того же критика. Рассматривая картину «Каргополь. Белая ночь» (1963 год), автор обзора говорит нам, что зритель не только видит эту белую ночь, когда деревья и дома становятся прозрачно-серыми, а человеческие фигуры как бы растворяются, теряя четкие очертания, но и становится как бы как бы участником тех переживаний, которые овладевали в том момент художником. Совершенно верно! Но далее идет не слишком обоснованный вывод о том, что тогда, в те годы, художник Орлов не пришел еще к умению логически обобщать, поэтому и композиционное построение, и образно-пластическое решение не дают возможности почувствовать все величие и могущество сил природы. «И так в ряде работ начала шестидесятых годов художник выражает лишь то, что диктует ему окружающий мир»…
Монография написана в 1972 году, может быть, отсюда свойственное критическим оценкам тех лет стремление к «величию и могуществу»… Так или иначе, упрек нам кажется натянутым (приглашаем читателя оценить справедливость его или поверхностность – познакомившись с картинами)…
Нам же кажется, делать зрителя «как бы участником» переживаний художника – это достижение огромное, не каждому автору оно дается, а Орлов владеет этим даром именно мастерски.
Ну а что касается утверждения о том, что в первых работах художник выражает лишь то, что диктует ему окружающий мир…
Было бы очень неплохо, если бы каждый художник умел именно т а к прочесть то, что диктует ему окружающий мир.
Перелистаем полотна.
Просто высокая насыпь над железнодорожным полотном. Наверху еле заметный трактор, над ним стая птиц. И так эта насыпь сияет цветом и светом, и так на месте этот трактор и птицы – словно слышишь весенний звон!
Горит солнцем и Средняя Азия на пейзажах. Виды Абхазии – столько света, что он переваливает через границы холста.
А вот подмосковная весна – во всех видах. Еще ранняя со снегом, или та, где уже празднество воды, или позднее весеннее тепло.
Летние сосны, словно вобравшие своими стволами горячее оранжевое солнце – и передающие нам это тепло…
Если попытаться кратко выразить суть творческих поисков Орлова, да и, наверное, любого настоящего художника, это будет определено прежде всего как поиски гармонии. А для Орлова это характерно как ни для кого другого.
«Я ищу гармонии. Не в надуманных сочетаниях, а только от природы, от Бога… Убежден, что все свои заботы надо отдать поискам гармонии, находя все в природе»…
К этим мыслям художник обращается настойчиво, пытаясь проникнуть в самую суть проблемы, найти обоснование своим интуитивным догадкам. Записывает в дневнике, что любой «мир фантазии» надо обязательно проверять на природе («в этом я вижу классику искусства). Колорит полотна должен быть оправдан, «заимствован только у природы».
Но мастер понимает, что простота обращения к природе – кажущаяся. Искать гармонию в природе, учиться у нее вовсе не значит списать с нее и все. «Искусство видеть природу сложно, как умение читать египетские иероглифы». Все есть в природе, надо только найти и раскрыть. Даже засохший пень скажет больше, чем уроки живописи. Гармония цвета, рисунок – все там есть. А потому: «Больше наблюдай человека в природе, фиксируй рисунок, цвет, колорит… Природа – это гармония, я ищу в ней»…
Татьяна Ефремова
Comments